мне, как все изменится, когда рынок окончательно восторжествует в экономике, свободный, независимый рынок, и страна расцветет и наконец-то догонит и перегонит околовсяческие штаты. Вот он купил акции «Меркурия». Компания серьезная, солидная, нефти в России хватит еще на века. Прогореть с такой компанией он никогда не прогорит. Каждые три месяца обещают небольшой процент; в конце года — крупные дивиденды. Все теперь будет, как на западе. Акции одной американской компании, работающей с тридцатых годов, теперь стоят миллионы; предприимчивый американский дедушка, в свое время с прицелом на будущее купив их, оставил внукам солидное состояние. Теперь так будет и у них. Через каких-то двадцать-тридцать лет приобретенные им акции будут стоить втридорога! А что такое двадцать лет — не успеешь оглянуться!
Я узнавал прежнего Лепетова. Тот постоянно рьяно брался за новое, загорался сырыми, нередко непродуманными идеями, и никогда не доводил их до логического конца. Порыв его быстро иссякал и, как правило, сам он в конце концов попадал впросак, что называется, «вляпывался».
— Ты искренне в это веришь? — спросил я.
— Да разве можно сомневаться? Акции «Меркурия» выше на пять процентов акций других аналогичных кампаний, я постоянно слежу за рейтингом фирмы в «Коммерсанте».
— Не знаю. Разве тебя история с «МММ» ничему не научила?
— Это совершенно другое! Здесь все открыто, ясно, просто: честный бизнес, строгая отчетность перед акционерами!
— Ну, ну, — скептически хмыкнул я. Можно было только позавидовать воодушевлению Лепетова. Ему уже ничего не докажешь, ни в чем не переубедишь, поздно. Вера — великая сила, она, утверждают некоторые, сдвигает горы, изменяет течения рек.
— А что с обувью? Ты там какой обувью занимаешься?
— Туфли всякие, сапоги, ботинки, как женские, так и мужские. Фирма под это дело дополнительно арендовала в районе магазинчик, меня назначили в нем управляющим.
— Но ты сам признался, что пока за год у тебя там никаких подвижек.
— В том-то и дело, что никаких. Какие могут быть подвижки при копеечном обороте? Чем больше вложишь, тем больше получишь — один из железных законов рынка. Я, собственно, в первую очередь сюда за этим и приехал.
Я еще раз удивился скрытности друга. Оказывается, его брату с женой на свадьбе надарили тысяч двадцать российских рублей. Десять брат мог ему выделить на коммерческие дела, пока не утрясутся все формальности по переезду.
Тут уже во всю заработали мои извилины: десять тысяч — деньги немалые, плюс магазин — есть шанс развернуться. Если удачно их вложить, можно быстро отбить долг и наварить в придачу.
— А нашу, первомайскую обувь не хочешь отвезти в Иваново, попробовать?
— Нашу?
— Ты совсем забыл про нашу обувную фабрику? Сейчас они немного укрепились, закупили добротное оборудование, качество возросло в разы. Я сейчас не работаю, мог бы тебе в Иваново возить нашу обувь, оттуда привозить вашу. Почему бы не попробовать, раз ты говоришь, что у вас там обувная фирма, займешь мне пару тысяч с возвратом, прибыль согласно долевого участия каждого. Думаю, справедливо. Где они закупают товар? В Москве? У нас наверняка дешевле. Хочешь, завтра сходим на обувную, их магазинчик прямо на проходной, приценимся? — выпалил я на одном дыхании.
Глаза Лепетова загорелись, идея ему понравилась, особенно с доставкой: ему не придется больше колесить, как челночнику, бивачная жизнь никогда не была ему по душе, он был человек приземленный. Хлопнули по рукам, на следующий день прямо у магазина обувной фабрики и встретились.
Первомайские цены на обувь на самом деле оказались на порядок ниже, чем в Иванове, качество приемлемое, был смысл попробовать.
На радостях на другой день я за ненадобностью растратил почти все свои гривны, оплатив квартиру, свет, купив несколько сапог на продажу, но оставив на дорогу пару сотен. Договорились рвануть прямо с утра через Попасную на Никитовку, а оттуда до Москвы. Однако из-за Лепетова (тот никак не мог определиться, какие книги везти, а какие отправлять почтой) выехали только дня через три.
Лепетов тащил чемодан с книгами, рюкзак и полипропиленовый баул с обувью. Другой баул пришлось взять мне, так как у меня была лишь соседская небольшая спортивная сумка с теплой одеждой на всякий случай, едой и «Письмами к Луцилию» в дорогу.
На окраине города мы втиснулись в попутный автобус и благополучно добрались до Попасной, успев к отправлению дизеля на Никитовку.
Скорый до Москвы шел часов пятнадцать, так что мне хватило времени и пообщаться с Лепетовым, и обсудить дальнейшие планы.
На таможне даже не досматривали, перелистали только паспорта, но они у нас были еще советские, серпастно-молоткастые. Единственное резануло, когда мы стали обсуждать происходящее в стране, что Лепетова понесло куда-то в сторону и тот умозрительно начал рассуждать о перспективах растущего прогрессивного («Э-ка загнул», — подумал я) капитализма в России, о преимуществах рынка и свободной конкуренции, о благах, которые достанутся простому народу от этой свободы.
Я слушал его и удивлялся: ничего не изменилось.
Еще год назад, когда я заметил у Лепетова страсть к абстрактному рассуждению, попросил его не доставать подобными измышлениями, которые исходили больше от пустого созерцания, чем от чтения и размышления над прочитанным. То Лепетова волнует, какая из партий больше конституционная: либеральная или кадетская, то за кем пойдет крестьянство, теперь вот он размышляет о благах свободного рынка для простого народа.
— Неужели ты искренне в это веришь? — спросил его я. — А как же рост цен, инфляция — реальные цифры и факты, они тебе ни о чем не говорят?
— Что ты про них мне рассказываешь, у нас все будет по-другому. У нас будет честный бизнес, открытая конкуренция. Народ пресытился совковым распределением, теперь он сам будет решать, что ему выгодно, а что нет!
— Наивно это, как мне кажется. Когда в последнее время народ у нас что-то решал?
— Ничуть не наивно! Просто ты за нашими преобразованиями совсем не следишь. У вас на Украине все будто замерло, у нас в России движется вперед семимильными шагами.
Я ничего на слова друга не ответил. Надо было его знать: из жара в холод, из огня в полымя. Лепетов даже советскую риторику применял, чтобы опровергнуть достижения социалистической экономики. Но почему он считал, что мы
